|
Александр
Сергеевич Пушкин
<<
Все произведения
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ
Тверские главы
РЕКРУТСТВО
«Городня. — Въезжая
в сию деревню, — пишет Радищев, — не стихотворческим пением слух мой был
ударяем, но пронзающим сердца воплем жен, детей и старцев. Встав из моей
кибитки, отпустил я ее к почтовому двору, любопытствуя узнать причину
приметного на улице смятения.
Подошед к одной куче, узнал я, что
рекрутский набор был причиною рыдания и слез многих толпящихся. Из
многих селений казенных и помещичьих сошлися отправляемые на отдачу
рекруты.
В одной толпе старуха лет пятидесяти,
держа за голову двадцатилетнего парня, вопила: «Любезное мое дитятко, на
кого ты меня покидаешь? Кому ты поручаешь дом родительский? Поля наши
порастут травою, мохом наша хижина. Я, бедная престарелая мать твоя,
скитаться должна по миру. Кто согреет мою дряхлость от холода, кто
укроет ее от зноя? Кто напоит меня и накормит? Да всё то не столь сердцу
тягостно; кто закроет мои очи при издыхании? Кто примет мое родительское
благословение? Кто тело предаст общей нашей матери — сырой земле? Кто
придет воспомянуть меня над могилою? Не канет на нее твоя горячая слеза;
не будет мне отрады той».
Подле старухи стояла девка, уже взрослая.
Она также вопила: «Прости, мой друг сердечный, прости, мое красное
солнушко. Мне, твоей невесте нареченной, не будет больше утехи, ни
веселья. Не позавидуют мне подруги мои. Не взойдет надо мною солнце для
радости. Горевать ты меня покидаешь ни вдовою, ни мужнею женою. Хотя бы
бесчеловечные наши старосты, хоть дали бы нам обвенчатися; хотя бы ты,
мой милый друг, хотя бы одну уснул ноченьку, уснул бы на белой моей
груди. Авось ли бы бог меня помиловал и дал бы мне паренька на
утешение».
Парень им говорил: «Перестаньте плакать,
перестаньте рвать мое сердце. Зовет нас государь на службу. На меня пал
жеребей. Воля божия. Кому не умирать, тот жив будет. Авось либо я с
полком к вам приду. Авось либо дослужуся до чина. Не крушися, моя
матушка родимая. Береги для меня Прасковьюшку». — Рекрута сего отдавали
из экономического селения.
Совсем другого рода слова внял слух мой в
близ стоящей толпе. Среди оной я увидел человека лет тридцати,
посредственного роста, стоящего бодро, и весело на окрест стоящих
взирающего.
«Услышал господь молитву мою, — вещал он.
— Достигли слезы несчастного до утешителя всех. Теперь буду хотя знать,
что жребий мой зависеть может от доброго или худого моего поведения.
Доселе зависел от своенравия женского. Одна мысль утешает, что без суда
батожьем наказан не буду!»
Узнав из речей его, что он господский был
человек, любопытствовал от него узнать причину необыкновенного
удовольствия. На вопрос мой о сем он ответствовал: «Если бы, государь
мой, с одной стороны поставлена была виселица, а с другой глубокая река,
и, стоя между двух гибелей, неминуемо бы должно было идти направо или
налево, в петлю или в воду, что избрали бы вы, чего бы заставил желать
рассудок и чувствительность? Я думаю, да и всякий другой, избрал бы
броситься в реку в надежде, что, преплыв на другой брег, опасность уже
минется. Никто не согласился бы испытать, тверда ли петля, своей шеею.
Таков мой был случай. Трудна солдатская жизнь, но лучше петли. Хорошо бы
и то, когда бы тем и конец был, но умирать томною смертию, под батожьем,
под кошками, в кандалах, в погребе, нагу, босу, алчущу, жаждущу, при
всегдашнем поругании; государь мой, хотя холопей считаете вы своим
имением, нередко хуже скотов, но, к несчастию их горчайшему, они
чувствительности не лишены. Вам удивительно, вижу я, слышать таковые
слова в устах крестьянина; но слышав их, для чего не удивляетесь
жестокосердию своей собратии, дворян».
Самая
необходимая и тягчайшая из повинностей народных есть рекрутский набор.
Образ набора везде различествует и везде влечет за собою великие
неудобства. Английский пресс подвергается ежегодно горьким
выходкам оппозиции и со всем тем существует во всей своей силе. Прусское
Landwehr, система сильная и искусно приноровленная к государству,
еще не оправданная опытом, возбуждает уже ропот в терпеливых пруссаках.
Наполеоновская конскрипция производилась при громких рыданиях и
проклятиях всей Франции.
Чудовище, склонясь на колыбель детей,
Считало годы их кровавыми перстами.
Сыны в дому отцов минутными гостями
Являлись etc.
Рекрутство наше тяжело; лицемерить нечего.
Довольно упомянуть о законах противу крестьян, изувечивающихся во
избежание солдатства. Сколько труда стоило Петру Великому, чтобы
приучить народ к рекрутству! Но может ли государство обойтиться без
постоянного войска? Полумеры ни к чему доброму не ведут. Конскрипция по
кратковременности службы, в течение 15 лет, делает изо всего народа
одних солдат. В случае народных мятежей мещане бьются, как солдаты;
солдаты плачут и толкуют, как мещане. Обе стороны одна с другой тесно
связаны. Русский солдат, на 24 года отторженный от среды своих
сограждан, делается чужд всему, кроме своему долгу. Он возвращается на
родину уже в старости. Самое его возвращение уже есть порука за его
добрую нравственность; ибо отставка дается только за беспорочную службу.
Он жаждет одного спокойствия. На родине находит он только несколько
знакомых стариков. Новое поколение его не знает и с ними не братается.
Очередь, к которой придерживаются
некоторые помещики-филантропы, не должна существовать, пока существуют
наши дворянские права. Лучше употребить сии права в пользу наших
крестьян и, удаляя от среды их вредных негодяев, людей, заслуживших
тяжкое наказание и проч., делать из них полезных членов обществу.
Безрассудно жертвовать полезным крестьянином, трудолюбивым, добрым отцом
семейства, а щадить вора и пьяницу обнищалого — из уважения к какому-то
правилу, самовольно нами признанному. И что значит эта жалкая пародия
законности!
Радищев сильно нападает на продажу рекрут и другие злоупотребления.
Продажа рекрут была в то время уже запрещена, но производилась еще под
рукою. Простосум в комедии Княжнина говорит, что
Три тысячи скопил он дома лет в десяток
Не хлебом, не скотом, не выводом теляток,
Но кстати в рекруты торгуючи людьми.
Но запрещение сие имело
свою невыгодную сторону: богатый крестьянин лишался возможности
избавиться рекрутства, а судьба бедняков, коими торговал безжалостный
помещик, вряд ли чрез то улучшилась.
<<
К содержанию
РУССКОЕ СТИХОСЛОЖЕНИЕ
«Тверь. — Стихотворство у нас, говорил товарищ мой трактирного
обеда, в разных смыслах как оно приемлется, далеко еще отстоит величия.
Поэзия было пробудилась, но ныне паки дремлет, а стихосложение шагнуло
один раз и стало в пень.
Ломоносов, уразумев смешное в польском
одеянии наших стихов, снял с них несродное им полукафтанье. Подав
хорошие примеры новых стихов, надел на последователей своих узду
великого примера, и никто доселе отшатнуться от него не дерзнул. По
несчастию случилося, что Сумароков в то же время был; и был отменный
стихотворец. Он употреблял стихи по примеру Ломоносова, и ныне все вслед
за ними не воображают, чтобы другие стихи быть могли как ямбы, как
такие, какими писали сии оба знаменитые мужи. Хотя оба сии стихотворца
преподавали правила других стихосложений, а Сумароков и во всех родах
оставил примеры, но они столь маловажны, что ни от кого подражания не
заслужили. Если бы Ломоносов преложил Иова или псалмопевца дактилями,
или если бы Сумароков «Семиру» или «Димитрия» написал хореями, то и
Херасков вздумал бы, что можно писать другими стихами, опричь ямбов, и
более бы славы в осьмилетнем своем приобрел труде, описав взятие Казани
свойственным эпопее стихосложением. Не дивлюсь, что древний треух на
Виргилия надет ломоносовским покроем; но желал бы я, чтобы Омир между
нами не в ямбах явился, но в стихах, подобных его, эксаметрах, и
Костров, хотя не стихотворец, а переводчик, сделал бы эпоху в нашем
стихосложении, ускорив шествие самой поэзии целым поколением.
Но не одни Ломоносов и Сумароков
остановили российское стихосложение. Неутомимый возовик Тредиаковский
немало к тому способствовал своею «Тилемахидою». Теперь дать пример
нового стихосложения очень трудно, ибо примеры в добром и худом
стихосложении глубокий пустили корень. Парнас окружен ямбами, и рифмы
стоят везде на карауле. Кто бы ни задумал писать дактилями, тому тотчас
Тредиаковского приставят дядькою, и прекраснейшее дитя долго казаться
будет уродом, доколе не родится Мильтона, Шекеспира или Вольтера. Тогда
и Тредиаковского выроют из поросшей мхом забвения могилы, в «Тилемахиде»
найдутся добрые стихи и будут в пример поставляемы.
Долго благой перемене в стихосложении
препятствовать будет привыкшее ухо ко краесловию. Слышав долгое время
единогласное в стихах окончание, безрифмие покажется грубо, негладко и
нестройно. Таково оно и будет, доколе французский язык будет в России
больше других языков в употреблении. Чувства наши, как гибкое и молодое
дерево, можно вырастить прямо и криво, по произволению. Сверх же того в
стихотворении, так, как и во всех вещах, может господствовать мода, и
если она хотя несколько имеет в себе естественного, то принята будет без
прекословия. Но все модное мгновенно, а особливо в стихотворстве. Блеск
наружный может заржаветь, но истинная красота не поблекнет никогда. Омир,
Виргилий, Мильтон, Расин, Вольтер, Шекеспир, Тассо и многие другие
читаны будут, доколе не истребится род человеческий.
Излишним почитаю я беседовать с вами о
разных стихах, российскому языку свойственных. Что такое ямб, хорей,
дактиль или анапест, всяк знает, если немного кто разумеет правила
стихосложения. Но то бы было не излишнее, если бы я мог дать примеры, в
разных родах достаточные. Но силы мои и разумение коротки. Если совет
мой может что-либо сделать, то я бы сказал, что российское
стихотворство, да и сам российский язык гораздо обогатились бы, если бы
переводы стихотворных сочинений делали не всегда ямбами. Гораздо бы
эпической поэме свойственнее было, если бы перевод «Генриады» не был в
ямбах, а ямбы некраесловные хуже прозы».
Радищев, будучи нововводителем в душе,
силился переменить и русское стихосложение. Его изучения «Тилемахиды»
замечательны. Он первый у нас писал древними лирическими размерами.
Стихи его лучше его прозы. Прочитайте его «Осьмнадцатое столетие», «Сафические
строфы», басню или, вернее, элегию «Журавли» — все это имеет
достоинство. В главе, из которой выписал я приведенный отрывок, помещена
его известная ода. В ней много сильных стихов.
Обращаюсь к русскому стихосложению. Думаю, что со временем мы обратимся
к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую.
Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства
выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и
кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и
проч.
Много говорили о настоящем русском стихе.
А.Х. Востоков определил его с большою ученостию и сметливостию.
Вероятно, будущий наш эпический поэт изберет его и сделает народным.
<<
К содержанию
МЕДНОЕ (РАБСТВО)
«Медное. — «Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой,
люли, люли, люли, люли...» Хоровод молодых баб и девок — пляшут —
подойдем поближе, говорил я сам себе, развертывая найденные бумаги моего
приятеля. — Но я читал следующее. Не мог дойти до хоровода. Уши мои
задернулись печалию, и радостный глас нехитростного веселия до сердца
моего не проник. О, мой друг! где бы ты ни был, внемли и суди.
Каждую неделю два раза вся Российская
империя извещается, что Н.Н. или Б.Б. в несостоянии или не хочет платить
того, что занял, или взял, или чего от него требуют. Занятое либо
проиграно, проезжено, прожито, проедено, пропито, про... или раздарено,
потеряно в огне или воде, или Н.Н. или Б.Б. другими какими-либо случаями
вошел в долг или под взыскание. То и другое наравне в ведомостях
приемлется. — Публикуется: «Сего ... дня пополуночи в 10 часов, по
определению уездного суда или городского магистрата, продаваться будет с
публичного торга отставного капитана Г... недвижимое имение, дом,
состоящий в ... части, под №... и при нем шесть душ мужеского и женского
полу; продажа будет при оном доме. Желающие могут осмотреть
заблаговременно».
Следует картина, ужасная тем, что она
правдоподобна. Не стану теряться вслед за Радищевым в его надутых, но
искренних мечтаниях... с которым на сей раз соглашаюсь поневоле...
<<
К содержанию
О ЦЕНЗУРЕ
Расположась обедать в славном трактире
Пожарского, я прочел статью под заглавием «Торжок». В ней дело идет о
свободе книгопечатанья; любопытно видеть о сем предмете рассуждение
человека, вполне разрешившего сам себе сию свободу, напечатав в
собственной типографии книгу, в которой дерзость мыслей и выражений
выходит изо всех пределов.
Один из французских публицистов остроумным
софизмом захотел доказать безрассудность цензуры. Если, говорит он,
способность говорить была бы новейшим изобретением, то нет сомнения, что
правительства не замедлили б установить цензуру и на язык; издали бы
известные правила, и два человека, чтоб поговорить между собою о погоде,
должны были бы получить предварительное на то позволение.
Конечно: если бы слово не было общей принадлежностию всего
человеческого рода, а только миллионной части оного, — то правительства
необходимо должны были бы ограничить законами права мощного сословия
людей говорящих. Но грамота не есть естественная способность,
дарованная богом всему человечеству, как язык или зрение. Человек
безграмотный не есть урод и не находится вне вечных законов природы.
И между грамотеями не все равно обладают возможностию и самою
способностию писать книги или журнальные статьи. Печатный лист
обходится около 35 рублей; бумага также чего-нибудь да стоит.
Следственно, печать доступна не всякому. (Не говорю уже о таланте etc.)
Писатели во всех странах мира суть класс самый малочисленный изо всего
народонаселения. Очевидно, что аристокрация самая мощная, самая опасная
— есть аристокрация людей, которые на целые поколения, на целые столетия
налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки. Что значит
аристокрация породы и богатства в сравнении с аристокрацией пишущих
талантов? Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной
мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу
всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс
писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно.
Мысль! великое слово! Что же и составляет величие человека, как не
мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в
пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом.
«Мы в
том и не спорим, — говорят противники цензуры. — Но книги, как и
граждане, ответствуют за себя. Есть законы для тех и для других. К чему
же предварительная цензура? Пускай книга сначала выйдет из типографии, и
тогда, если найдете ее преступною, вы можете ее ловить, хватать и
казнить, а сочинителя или издателя присудить к заключению и к
положенному штрафу».
Но
мысль уже стала гражданином, уже ответствует за себя, как скоро она
родилась и выразилась. Разве речь и рукопись не подлежат
закону? Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на
площадях, что кому в голову придет, и может остановить раздачу рукописи,
хотя строки оной начертаны пером, а не тиснуты станком типографическим.
Закон не только наказывает, но и предупреждает. Это даже его
благодетельная сторона.
Действие человека мгновенно и одно (isolé);
действие книги множественно и повсеместно. Законы противу
злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона: не
предупреждают зла, редко его пресекая. Одна цензура может исполнить то и
другое.
<<
К содержанию
ЭТИКЕТ
Власть и свободу сочетать должно на
взаимную пользу.
Истина неоспоримая, коею Радищев заключает
начертание о уничтожении придворных чинов, исполненное мыслей, большею
частию ложных, хотя и пошлых.
Предполагать унижение в обрядах, установленных этикетом, есть просто
глупость. Английский лорд, представляясь своему королю, становится на
колени и целует ему руку. Это не мешает ему быть в оппозиции, если он
того хочет. Мы всякий день подписываемся покорнейшими слугами, и,
кажется, никто из этого не заключал, чтобы мы просились в камердинеры.
Придворные обычаи, соблюдаемые некогда при
дворе наших царей, уничтожены у нас Петром Великим при всеобщем
перевороте. Екатерина II занялась и сим уложением и установила новый
этикет. Он имел перед этикетом, наблюдаемым в других державах, то
преимущество, что был основан на правилах здравого смысла и вежливости
общепонятной, а не на забытых преданиях и обыкновениях, давно
изменившихся. Покойный государь любил простоту и непринужденность. Он
ослабил снова этикет, который, во всяком случае, не худо возобновить.
Конечно, государи не имеют нужды в обрядах, часто для них утомительных;
но этикет есть также закон; к тому же он при дворе необходим, ибо
всякому, имеющему честь приближаться к царским особам, необходимо знать
свою обязанность и границы службы. Где нет этикета, там придворные в
поминутном опасении сделать что-нибудь неприличное. Нехорошо прослыть
невежею; неприятно казаться и подслужливым выскочкою.
<<
К содержанию
ШЛЮЗЫ
В
Вышнем Волочке Радищев любуется шлюзами, благословляет память того, кто,
уподобясь природе в ее благодеяниях, сделал реку рукодельною и
все концы единой области привел в сообщение. С наслаждением смотрит он
на канал, наполненный нагруженными барками; он видит тут истинное земли
изобилие, избытки земледелателя и во всем его блеске мощного пробудителя
человеческих деяний, корыстолюбие. Но вскоре мысли его принимают
обыкновенное свое направление. Мрачными красками рисует состояние
русского земледельца и рассказывает следующее:
«Некто, не нашед в службе, как то по
просторечию называют, счастия или не желая оного в ней снискать,
удалился из столицы, приобрел небольшую деревню, например во сто или в
двести душ, определил себя искать прибытка в земледелии. Не сам он себя
определял к сохе, но вознамерился наидействительнейшим образом
всевозможное сделать употребление естественных сил своих крестьян,
прилагая оные к обработыванию земли. Способом к сему надежнейшим почел
он уподобить крестьян своих орудиям, ни воли, ни побуждения не имеющим;
и уподобил их действительно в некотором отношении нынешнего века воинам,
управляемым грудою, устремляющимся на бою грудою, а в единственности
ничего не значащим. Для достижения своея цели он отнял у них малый удел
пашни и сенных покосов, которые им на необходимое пропитание дают
обыкновенно дворяне, яко в воздаяние за все принужденные работы, которые
они от крестьян требуют. Словом, сей дворянин некто всех крестьян, жен
их и детей заставил во все дни года работать на себя. А дабы они не
умирали с голоду, то выдавал он им определенное количество хлеба, под
именем месячины известное. Те, которые не имели семейств, месячины не
получали, а по обыкновению лакедемонян пировали вместе на господском
дворе, употребляя для соблюдения желудка в мясоед пустые шти, а в посты
и постные дни хлеб с квасом. Истинные розговины бывали разве на святой
неделе.
Таковым урядникам производилася также
приличная и соразмерная их состоянию одежда. Обувь для зимы, то есть
лапти, делали они сами; онучи получали от господина своего; а летом
ходили босы. Следственно, у таковых узников не было ни коровы, ни
лошади, ни овцы, ни барана. Дозволение держать их господин у них не
отымал, но способы к тому. Кто был позажиточнее, кто был умереннее в
пище, тот держал несколько птиц, которых господин иногда бирал себе,
платя за них цену по своей воле.
При таковом заведении не удивительно, что
земледелие в деревне г. некто было в цветущем состоянии. Когда у всех
был худой урожай, у него родился хлеб сам четверт; когда у других
хороший был урожай, то у него приходил хлеб самдесят и более. В недолгом
времени к двумстам душам он еще купил двести жертв своему корыстолюбию;
и, поступая с сими равно как и с первыми, год от году умножал свое
имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже
тысячами и славится как знаменитый земледелец».
Помещик, описанный Радищевым, привел мне
на память другого, бывшего мне знакомого лет 15 тому назад. Молодой мой
образ мыслей и пылкость тогдашних чувствований отвратили меня от него и
помешали мне изучить один из самых замечательных характеров, которые
удалось мне встретить. Этот помещик был род маленького Людовика XI. Он
был тиран, но тиран по системе и по убеждению, с целию, к которой
двигался он с силою души необыкновенной и с презрением к человечеству,
которого не думал и скрывать. Сделавшись помещиком двух тысяч душ, он
нашел своих крестьян, как говорится, избалованными слабым и беспечным
своим предшественником. Первым старанием его было общее и совершенное
разорение. Он немедленно приступил к совершению своего предположения и в
три года привел крестьян в жестокое положение. Крестьянин не имел
никакой собственности — он пахал барскою сохою, запряженной барскою
клячею, скот его был весь продан, он садился за спартанскую трапезу на
барском дворе; дома не имел он ни штей, ни хлеба. Одежда, обувь
выдавались ему от господина, — словом, статья Радищева кажется картиною
хозяйства моего помещика. Как бы вы думали? Мучитель имел виды
филантропические. Приучив своих крестьян к нужде, терпению и труду, он
думал постепенно их обогатить, возвратить им их собственность, даровать
им права! Судьба не позволила ему исполнить его предначертания. Он был
убит своими крестьянами во время пожара.
Пушкин А.С. Путешествие из Москвы в Петербург //
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 17 т. –
М., 1996.- Т.11.-
С.243-267.
|
