«… Мое тверское уединенье»: бежецкие произведения

Я пришла сюда, бездельница,
Всё равно мне, где скучать!
На пригорке дремлет мельница.
Годы можно здесь молчать.

Над засохшей повиликою
Мягко плавает пчела;
У пруда русалку кликаю,
А русалка умерла.

Затянулся ржавой тиною
Пруд широкий, обмелел,
Над трепещущей осиною
Лёгкий месяц заблестел.

Замечаю всё как новое.
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу, готовая
Снова стать тобой, земля.

1911¹

1191¹ — такая дата была указана под стихотворением в последнем прижизненном сборнике А. Ахматовой “Бег времени”. Все упоминаемые реалии (пруд, тополя, осины, мельница) — вполне слепнёвские, поэтому можно допустить, что дата “23 февраля 1911”, поставленная в книге “Стихотворения и поэмы”, неточна. Как известно, Ахматова впервые приехала в Слепнёво летом 1911 г.

………………………………….
…И там колеблется камыш²
Под лёгкою рукой русалки.
Мы с ней смеёмся ввечеру
Над тем, что умерло, но было,
Но эту странную игру
Я так покорно полюбила…

[после 13 июля ст.ст. до середины августа] 1911
Слепнёво

²“…И там колеблется камыш…” Впервые: Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Париж; М., 1997. Т. 2. С. 46. Запись П.Н. Лукницкого от 15 февраля 1926 г.: Слепнёво. После Парижа. 1911. Стихотворение «Сердце смутное туманится <…> бесприданница». Это слепнёвское стихотворение в настоящее время не найдено.

Целый день провела у окошка
И томилась: “Скорей бы гроза”.
Раз у дикой затравленной кошки
Я заметил такие глаза³.

Верно, тот, кого ждёшь, не вернётся,
И последние сроки прошли.
Душный зной, словно олово, льётся
От небес до иссохшей земли.

Ты тоской только сердце измучишь,
Глядя в серую тусклую мглу.
И мне кажется — вдруг замяучишь,
Изгибаясь на грязном полу.

Лето 1911
Слепнёво

Я научилась просто, мудро жить³,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины жёлто-красной,
Слагаю я весёлые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озёрной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

1912

³“Я научилась просто, мудро жить...” — под стихотворением нет пометы “Слепнёво”. Однако в августе—сентябре 1912 г., то есть именно тогда, когда “никнет гроздь рябины жёлто-красной”, Ахматова жила в Слепнёве. А двустишие “Слагаю я весёлые стихи // О жизни тленной, тленной и прекрасной” скорее всего относится к стихотворению “Венеция” (август 1912 г.).

ВЕНЕЦИЯ⁴

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зелёной;
Заметает ветерок солёный
Чёрных лодок узкие следы.

Столько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

Август 1912
Слепнёво

⁴Уточнение места написания — Слепнёво — в списке Н.А. Дилакторской. Из записей П.Н. Лукницкого известно, что из Слепнёва Ахматова выехала 12 августа. Написано под впечатлением от поездки в Италию в апреле—мае 1912 г.

ГОЛОС ПАМЯТИ
О.А. Глебовой-Судейкиной⁵

Что ты видишь, тускло на стену смотря,
В час, когда на небе поздняя заря?

Чайку ли на синей скатерти воды,
Или флорентийские сады?

Или парк огромный Царского Села,
Где тебе тревога путь пересекла?

Иль того ты видишь у своих колен,
Кто для белой смерти твой покинул плен?

Нет, я вижу стену только — и на ней
Отсветы небесных гаснущих огней.

18 июня 1913
Слепнёво

⁵О.А. Глебовой-Судейкиной. — Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина (1885—1945) — драматическая актриса, певица и танцовщица, подруга Ахматовой с 1913 г., главное действующее лицо “Поэмы без героя”. “Петербургская кукла, актёрка, ты — один из моих двойников” — как характеризует её в поэме Ахматова. Вторым центральным персонажем поэмы является “драгунский Пьеро”, тоже имевший своего реального прототипа. Это был поэт и гусарский корнет Всеволод Гаврилович Князев (1891—1913). Он учился в Тверском юнкерском кавалерийском училище, а потом (не окончив его) поступил вольноопределяющимся в 16-й гусарский Иркутский полк, квартировавший в г. Риге. Там Князев и покончил жизнь самоубийством при обстоятельствах, не до конца выясненных. Однако Ахматова всегда придерживалась той версии, что причиной самоубийства была его безответная любовь к Ольге Афанасьевне.

Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз.
В моём тверском уединеньи
Я горько вспоминаю вас.

Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели вы.

Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но всё сильней скучает кровь.

И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам,
Кто стать звенящими поможет
Ещё не сказанным словам?

Июль 1913
Слепнёво

Вечерние часы перед столом.
Непоправимо белая страница.
Мимоза пахнет Ниццей и теплом.
В луче луны летит большая птица.

И, туго косы на ночь заплетя,
Как будто завтра нужны будут косы,
В окно гляжу я, больше не грустя,
На море, на песчаные откосы.

Какую власть имеет человек,
Который даже нежности не просит!
Я не могу поднять усталых век,
Когда моё он имя произносит.

Лето 1913
Слепнёво⁶

⁶Уточнение места написания — на основании рассказа Ахматовой П.Н. Лукницкому: «Лето 13 г. я провела в Слепнёве». Возможно, обращено к Н.С. Гумилёву.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

О спутник мой неосторожный,
Мой друг, ревнивый и тревожный,
Ты не пришёл за мной сюда.
Сентябрь, печаль и холода,
А возвращенье невозможно
В таинственные города —
Их два, один другому равен
Суровой красотой своей
И памятью священной славен,
Улыбкой освящён твоей.
Несносен ты и своенравен,
Но почему-то всех милей.
Мне нестерпимо здесь томиться,
По чёткам костяным молиться
И точно знать, что на обед
Ко мне приедет мой сосед.
Подумай, день идёт за днём,
Снег выпал, к вечеру растает,
И за последним журавлём
Моя надежда улетает.
К моей тоске сосед приучен,
И часто сам вздыхает он:
“Простите, грустен я и скучен”.
А в самом деле он влюблён.
В саду под шум берёз корельских⁷
О днях мечтаю царскосельских,
О долгих спорах, о стихах
И о пленительных губах.
Но чувствую у локтя руку
Ведущего меня домой
И снова слышу, что со мной
Нельзя перенести разлуку;
Какою страшною виной
Я заслужила эту скуку?
Когда камин в гостиной топят
И гость мой стройный не торопит
Свою коляску подавать,
А, словно что-то вспоминая,
Глядит на пламя, не мигая,
И я люблю припоминать...
Уже, друзья, мою божницу
Устали видеть вы пустой,
И каждый новую царицу
Подводит к двери золотой.
А ты, конечно, всех проворней,
Твоя избранница покорней
Других; и скоро фимиам
Вольней прильнет к её ногам...
Тогда припомни час единый,
Вечерний удалённый час,
И крик печали лебединой,
И взор моих прощальных глаз.
Мне больше ничего не надо —
Мне это верная отрада.

<8 сентября> 1913 8
Слепнёво

⁷В саду под шум берёз корельских... — имеется в виду не ботанический термин “карельская береза”, но то, что всю слепнёвскую округу Ахматова называла “Корельской землёй”, поэтому и берёзы — “корельские”.
⁸Датируется по времени возвращения Ахматовой из Слепнёва (8 сентября 1913 г.).

Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти Господа моля.
Но всё мне памятна до боли
Тверская скудная земля⁹.

Журавль у ветхого колодца,
Над ним, как кипень, облака,
В полях скрипучие воротца,
И запах хлеба, и тоска.

И те неяркие просторы,
Где даже голос ветра слаб,
И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.

Осень 1913
Слепнёво

⁹Тверская скудная земля… — речь идёт о Слепнёве, откуда Ахматова вернулась 8 сентября 1913 г.

Цветов и неживых вещей¹⁰
Приятен запах в этом доме.
У грядок груды овощей
Лежат, пестры, на чернозёме.

Ещё струится холодок,
Но с парников снята рогожа.
Там есть прудок, такой прудок¹¹,
Где тина на парчу похожа.

А мальчик мне сказал, боясь,
Совсем взволнованно и тихо,
Что там живёт большой карась
И с ним большая карасиха.

1913

¹⁰“Цветов и неживых вещей...” — слепнёвское происхождение этого стихотворения ни у кого не вызывает сомнений, хотя оно и не сопровождается пометой “Слепнёво”.
¹¹Там есть прудок, такой прудок... — явное указание на пруд, до сих пор существующий в слепнёвском парке.

Каждый день по-новому тревожен¹²,
Всё сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи.

Иволги кричат в широких клёнах,
Их ничем до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зелёных
Ос весёлых отгонять.

На дороге бубенец зазвякал¹³ —
Памятен нам этот лёгкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
Песенку о вечере разлук.

1913

¹²“Каждый день по-новому тревожен...” — под этим стихотворением тоже нет пометы “Слепнёво”, но всё содержание убедительно её подсказывает.
¹³На дороге бубенец зазвякал... — через усадьбу Слепнёво, разделяя участок на две части, мимо главного дома шла почтовая дорога. Под дугами упряжек почтовых лошадей подвешивались колокольчики.

УЕДИНЕНИЕ

Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.
Строителей её благодарю,
Пусть их забота и печаль минует.
Отсюда раньше вижу я зарю,
Здесь солнца луч последний торжествует.
И часто в окна комнаты моей
Влетают ветры северных морей,
И голубь ест из рук моих пшеницу...
А не дописанную мной страницу, —
Божественно спокойна и легка, —
Допишет Музы смуглая рука.

6 июня 1914
Слепнёво

БЕЛАЯ НОЧЬ

Небо бело страшной белизною,
А земля — как уголь и гранит.
Под иссохшей этою луною
Ничего уже не заблестит.

Женский голос, хриплый и задорный,
Не поёт — кричит, кричит.
Надо мною близко тополь чёрный
Ни одним листком не шелестит.

Для того ль тебя я целовала,
Для того ли мучилась, любя,
Чтоб теперь спокойно и устало
С отвращеньем вспоминать тебя?

7 июня 1914
Слепнёво

ПОБЕГ
О.А. Кузьминой-Караваевой¹⁴

«Нам бы только до взморья добраться,
Дорогая моя!» — «Молчи…»
И по лестнице стали спускаться,
Задыхаясь, искали ключи.

Мимо зданий, где мы когда-то
Танцевали, пили вино,
Мимо белых колонн Сената,
Туда, где темно, темно.

«Что ты делаешь, ты безумный!» —
«Нет, я только тебя люблю!
Этот ветер — широкий и шумный,
Будет весело кораблю!»

Горло тесно ужасом сжато,
Нас в потёмках принял челнок…
Крепкий запах морского каната
Задрожавшие ноздри обжёг.

«Скажи, ты знаешь наверно:
Я не сплю? Так бывает во сне…»
Только вёсла плескались мерно
По тяжёлой невской волне.

А чёрное небо светало,
Нас окликнул кто-то с моста,
Я руками обеими сжала
На груди цепочку креста.

Обессиленную, на руках ты,
Словно девочку, внёс меня,
Чтоб на палубе белой яхты
Встретить свет нетленного дня.

Июнь 1914
Слепнёво

¹⁴Ольга Александровна Кузьмина-Караваева (1889—1987), в замужестве Оболенская, — двоюродная племянница Н.С. Гумилёва. Её бабушка, Варвара Ивановна Лампе (урожд. Львова), была сестрой матери Н.С. Гумилёва, Анны Ивановны, и совладелицей усадьбы Слепнёво. Кузьминым-Караваевым принадлежало также имение Борисково, расположенное недалеко от Слепнёва. Гумилёвы были дружны с сёстрами Кузьмиными-Караваевыми, Ольгой и Марией, писали в их альбомы. Стихотворение «Побег» также записано Ахматовой в альбом, о чём свидетельствует П.Н. Лукницкий.

Лучше б мне частушки задорно выкликать¹⁵,
А тебе на хриплой гармонике играть,

И, уйдя, обнявшись, на ночь за овсы,
Потерять бы ленту из тугой косы.

Лучше б мне ребёночка твоего качать,
А тебе полтинник в сутки выручать,

И ходить на кладбище в поминальный день,
Да смотреть на белую Божию сирень.

<8 июля>1914¹⁶

¹⁵“Лучше б мне частушки задорно выкликать...” — На одной из машинописных копий стихотворения в соответствии с указанием Ахматовой было поставлено: “Июль 1914, Дар.” — то есть Дарница. Однако по своему содержанию и реалиям стихотворение, бесспорно, слепнёвское.
¹⁶В списке Н.Л. Дилакторской дата: «Июль 1914. Дар<ница>». 8 июля Ахматова, видимо, выехала из Киева в Москву; 9 июля по дороге из Москвы в Слепнёво она встретила Блока, 10 июля — уже находилась в Слепнёве.

На Казанском или на Волковом
Время землю пришло покупать.
Ах! Под небом северным шёлковым
Так легко, так прохладно спать.

Новый мост ещё не достроят¹⁷,
Не вернётся ещё зима,
Как руки мои покроет
Парчовая бахрома.

Ничьего не вспугну веселья,
Никого к себе не зову.
Мне одной справлять новоселье
В свежевыкопанном рву.

8 июля 1914
Слепнёво

¹⁷Новый мост ещё не достроят... — возможно, мост через речку Каменку, протекающую вблизи Слепнёва. Есть фотография Ахматовой, сидящей на настиле этого моста.

ЗАВЕЩАНИЕ¹⁸

Моей наследницею полноправной будь,
Живи в моём дому, пой песнь, что я сложила.
Как медленно ещё скудеет сила,
Как хочет воздуха замученная грудь.

Моих друзей любовь, врагов моих вражду,
И розы жёлтые в моём густом саду,
И нежность жгучую любовника — всё это
Я отдаю тебе — предвестница рассвета.

И славу, то, зачем я родилась,
Зачем моя звезда, как некий вихрь, взвилась
И падает теперь. Смотри, её паденье
Пророчит власть твою, любовь и вдохновенье.

Моё наследство щедрое храня,
Ты проживешь и долго, и достойно.
Всё это будет так. Ты видишь, я спокойна.
Счастливой будь, но помни про меня.

<13 июля>1914
Слепнёво

¹⁸“Завещание” — его автограф приложен к письму Анны Андреевны Н.С. Гумилёву от 13 июня 1914 г. из Слепнёва вместе со стихотворением «Целый год ты со мной неразлучен…».

Н.В.Н.¹⁹
Целый год ты со мной неразлучен,
А как прежде и весел, и юн!
Неужели же ты не измучен
Смутной песней затравленных струн, —

Тех, что прежде, тугие, звенели,
А теперь только стонут слегка,
И моя их терзает без цели
Восковая, сухая рука...

Верно, мало для счастия надо
Тем, кто нежен и любит светло,
Что ни ревность, ни гнев, ни досада
Молодое не тронут чело.

Тихий, тихий, и ласки не просит,
Только долго глядит на меня
И с улыбкой блаженной выносит
Страшный бред моего забытья.

<13 июля> 1914
Слепнёво

¹⁹Н.В.Н. — Николай Владимирович Недоброво (1884—1919) — поэт, драматург, критик, учёный-филолог, “известный ревнитель поэзии” — как он назвал себя сам в письме к А.А. Блоку (они хорошо знали друг друга, так как вместе подготавливались и сдавали выпускные экзамены на филологическом факультете Петербургского университета). С 1908 по 1916 г. Недоброво служил в канцелярии Государственной думы делопроизводителем финансового отдела. Весною 1913 г. Недоброво организовал “Общество поэтов”, на первом заседании которого Блок читал свою драму “Роза и крест”. Анна Андреевна присутствовала на этом заседании и посещала все последующие. Н.В. Недоброво был знатоком и неутомимым пропагандистом поэзии Пушкина и Тютчева. Весной 1914 г., после выхода сборника “Чётки”, он написал большую статью о творчестве Ахматовой — глубоко анализирующую и проницательно предсказывающую путь его развития. Поэтесса считала, что она сама “на 3/4 сделана” Недоброво. К нему она обращается в “Поэме без героя”: “Разве ты мне не скажешь снова // Победившее смерть слово // И разгадку жизни моей?” Николаю Владимировичу Ахматова посвятила больше десятка стихотворений, созданных и при жизни его, и посмертно, с непосредственными посвящениями и без таковых. Говорится о нём и в поэме “Путём всея земли” (10—12 марта 1940 г.): “Ведь это не шутки, // Что двадцать пять лет // Мне видится жуткий // Один силуэт”. В 1915 г. Недоброво заболел туберкулёзом. Последняя его встреча с Ахматовой произошла осенью 1916 г. в Бахчисарае.

Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоём петь и гореть,
А другим — это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть.

Чтобы греть пресыщённое тело,
Им надобны слёзы мои...
Для того ль я, Господи, пела,
Для того ль причастилась любви!

Дай мне выпить такой отравы,
Чтобы сделалась я немой,
И мою бесславную славу
Осиянным забвением смой.

18 июля 1914
Слепнёво

Подошла. Я волненья не выдал²⁰,
Равнодушно глядя в окно.
Села, словно фарфоровый идол,
В позе, выбранной ею давно.

Быть весёлой — привычное дело,
Быть внимательной — это трудней...
Или томная лень одолела
После мартовских пряных ночей?

Утомительный гул разговоров,
Жёлтой люстры безжизненный зной,
И мельканье искусных проборов
Над приподнятой лёгкой рукой.

Улыбнулся опять собеседник
И с надеждой глядит на неё...
Мой счастливый, богатый наследник,
Ты прочти завещанье моё.

19 июля 1914
Слепнёво

²⁰“Подошла. Я волненья не выдал...” — написано от лица мужчины и как бы смыкается с “Завещанием”: и единством концовки с его названием, и сюжетом. В Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) находится автограф стихотворения с датой: “1914, 19 июля. Слепнёво”.

Я не любви твоей прошу²¹.
Она теперь в надёжном месте...
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты —
Ведь так любезны женихи!
А этим дурочкам нужней
Сознанье полное победы,
Чем дружбы светлые беседы
И память первых нежных дней...
Когда же счастия гроши
Ты проживёшь с подругой милой
И для пресыщенной души
Всё станет сразу так постыло —
В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.

20 июля 1914 ²²
Слепнёво

²¹“Я не любви твоей прошу...” — автограф стихотворения находится в РГАЛИ. На нём дата: “1914, июль, Слепнёво”.
²²Дата — в автографе РГАЛИ, списке Н.Л. Дилакторской и автобиографической прозе. По свидетельству Ахматовой, это последнее «спокойное» стихотворение, написанное перед началом Первой мировой войны: «…как помню тот день (в Слепнёве) — утром ещё спокойные стихи про другое («От счастья я не исцеляю»), а вечером вся жизнь — вдребезги». Вариант строки 17: «В мою томительную ночь…».

ИЮЛЬ 1914

I
Пахнет гарью. Четыре недели²³
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели
И осина уже не дрожит.

Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:

“Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.

Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат”.

11 июля — 20 июля 1914

II
Можжевельника запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятами стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне звенит.

Не напрасно молебны служились,
О дожде тосковала земля:
Красной влагой тепло окропились
Затоптанные поля.

Низко, низко небо пустое,
И голос молящего тих:
“Ранят тело Твоё пресвятое,
Мечут жребий о ризах Твоих”.

20 июля 1914
Слепнёво

²³Тема стихотворения — начало Первой мировой войны: 15 июля Австрия объявила войну Сербии, 19 июля в 10 часов вечера Германия объявила войну России. 20 июля был опубликован «Высочайший манифест» о вступлении России в войну, о чём в Слепнёве узнали вечером того же дня. Все последующие события — начало войны, мобилизацию, уход на фронт Н.С. Гумилёва — Ахматова воспринимала как личное и народное бедствие. В наиболее раннем автографе (РГАЛИ, 11 июля 1914 г., Слепнёво) первое стихотворение состояло из трёх строф, и в нём ещё не было темы войны: 1-я строфа без изменений, вместо 2—4-й:
Стало солнце немилостью Божьей,
Сушит реку, спалило траву.
Приходил одинокий прохожий
И сказал: «Отойдёшь к Покрову!»
Богородица белый расстелет
Над скорбями безгласными плат.
Это счастье со мною разделит
Мой единственный ласковый брат.

БЕЛЫЙ ДОМ

Морозное солнце. С парада
Идут и идут войска.
Я полдню январскому рада,
И тревога моя легка.

Здесь помню каждую ветку
И каждый силуэт.
Сквозь инея белую сетку
Малиновый каплет свет.

Здесь дом был почти что белый,
Стеклянное крыльцо.
Столько раз рукой помертвелой
Я держала звонок-кольцо.

Столько раз... Играйте, солдаты.
А я мой дом отыщу,
Узнаю по крыше покатой,
По вечному плющу.

Но кто его отодвинул,
В чужие унёс города
Или из памяти вынул
Навсегда дорогу туда...

Волынки вдали замирают,
Снег летит, как вишнёвый цвет…
И, видно, никто не знает,
Что белого дома нет.

Июль 1914
Слепнёво

Вижу, вижу лунный лук²⁴
Сквозь листву густых ракит,
Слышу, слышу ровный стук
Неподкованных копыт.

Что? И ты не хочешь спать,
В год не мог меня забыть,
Не привык свою кровать
Ты пустою находить?

Не с тобой ли говорю
В остром крике хищных птиц,
Не в твои ль глаза смотрю
С белых, матовых страниц?

Что же кружишь, словно вор,
У затихшего жилья?
Или помнишь уговор
И живую ждёшь меня?

Засыпаю. В душный мрак
Месяц бросил лезвиё.
Снова стук. То бьётся так
Сердце тёплое моё.

Июль 1914
Слепнёво

²⁴“Вижу, вижу лунный лук...” — на автографе, находящемся в РГАЛИ, стоит: “Слепнёво, 1914, июль”. В конце июня — начале июля Анна Андреевна гостила у матери в Дарнице — пригороде Киева. Стихотворение, по-видимому, написано вскоре после возвращения оттуда и изображает ситуацию и реалии явно не слепнёвские.

Бесшумно ходили по дому,
Не ждали уже ничего.
Меня привели к больному,
И я не узнала его.

Он сказал: “Теперь слава Богу, —
И ещё задумчивей стал. —
Давно мне пора в дорогу,
Я только тебя поджидал.

Так меня ты в бреду тревожишь,
Все слова твои берегу.
Скажи: ты простить не можешь?”
И я сказала: “Могу”.

Казалось, стены сияли
От пола до потолка.
На шёлковом одеяле
Сухая лежала рука.

А закинутый профиль хищный
Стал так страшно тяжёл и груб.
И было дыханья не слышно
У искусанных тёмных губ.

Но вдруг последняя сила
В синих глазах ожила:
“Хорошо, что ты отпустила,
Не всегда ты доброй была”.

И стало лицо моложе,
Я опять узнала его
И сказала: “Господи Боже,
Прими раба твоего”.

Июль 1914
Слепнёво

Был блаженной моей колыбелью²⁵
Тёмный город у грозной реки
И торжественной брачной постелью,
Над которой держали венки
Молодые твои серафимы, —
Город, горькой любовью любимый.

Солеёю молений моих
Был ты, строгий, спокойный, туманный.
Там впервые предстал мне жених,
Указавши мой путь осиянный,
И печальная Муза моя,
Как слепую, водила меня.

Июль 1914
Слепнёво

²⁵“Был блаженной моей колыбелью...” — на одной из машинописных копий по указанию Ахматовой это стихотворение было помечено: “Июль, Слепнёво”.

За то, что я грех прославляла²⁶,
Отступника жадно хваля,
Я с неба ночного упала
На эти сухие поля.

И встала. И к дому чужому
Пошла, притворилась своей,
И терпкую злую истому
Принесла с июльских полей.

И матерью стала ребенку,
Женою тому, кто пел.
Но гневно и хрипло вдогонку
Мне горний ветер свистел.

1914

²⁶“За то, что я грех прославляла...” — Две последние строфы стихотворения — блестящий конспект всего пережитого Ахматовой в слепнёвском её “заточении”.

Буду тихо на погосте²⁷,²⁸
Под доской дубовой спать,
Будешь, милый, к маме в гости
В воскресенье прибегать —
Через речку и по горке,
Так, что взрослым не догнать,
Издалёка, мальчик зоркий,
Будешь крест мой узнавать.
Знаю, милый, можешь мало
Обо мне припоминать:
Не бранила, не ласкала,
Не водила причащать.

1915

²⁷Буду тихо на погосте... — возможно, имеется в виду кладбище в Градницах, в семи километрах от Слепнёва. Летом 1915 г. у Ахматовой было резкое обострение туберкулёза, вынудившее её провести курс лечения в санатории близ Хельсинки.
²⁸Обращено к сыну, Льву Николаевичу Гумилёву (1912—1992), который жил весной 1915 г. в Царском Селе в доме своей бабушки, А.И. Гумилёвой. По мнению М.М. Кралина, в стихотворении прослеживаются реалии окрестностей Слепнёва — путь ребёнка «через речку и по горке», — т.е. через речку Каменку, отделявшую Слепнёво от села Градницы, где находится погост и семейные могилы Львовых.

Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело-сухие,
И тёплый ветер нежен и упруг.
И лёгкости своей дивится тело,
И дома своего не узнаёшь,
А песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поёшь.

Весна, 1915
Царское Село <Слепнёво>²⁹

²⁹ Н.Г. Чулкова(1874—1961), жена писателя Георгия Ивановича Чулкова (1879—1939),— приятельница Ахматовой, царскосельская её соседка, так рассказала об истории посвящения ей этого стихотворения : «В 1915 году весной, после нашей поездки в Швейцарию, мы поселились в Царском Селе на Малой улице. На этой же улице, недалеко от нас, жила и Анна Ахматова <…> Жила она в доме своей свекрови со своим маленьким сыном лет трёх. Она приходила к нам с этим мальчиком — Лёвой. Приходила и одна и читала нам свои стихи. Однажды, когда я похвалила особенно понравившееся мне её стихотворение, она предложила посвятить его мне, и я была очень рада этому»По свидетельству Ахматовой, стихотворение «относится, несмотря на посвящение» к Б.В. Анрепу. Мы, вслед за В.В. Тамбовцевым, сохраняем это стихотворение как «слепнёвское», поскольку его содержание и настроение явно навеяны бежецкими ландшафтами и впечатлениями; кроме того, из воспоминаний Н.Г. Чулковой не вытекает напрямую, что Ахматова читала ей только что написанные стихи, они могли быть созданы и раньше.

Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу — зренье
Или актеру — голос и движенье,
А женщине прекрасной — красоту?

Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены — и это знаем сами —
Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжёлый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.

23 июня 1915
Слепнёво

Ведь где-то есть простая жизнь и свет ³⁰,
Прозрачный, тёплый и весёлый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчёлы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живём торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налёту ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь, —

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.

23 июня 1915
Слепнёво

³⁰Первая часть стихотворения рассказывает о жизни в Слепнёве, и в экземпляре сборника «Стихотворения» (1958), подаренном В.С. Срезневской, проставлено посвящение Михаилу Владимировичу Кузьмину-Караваеву, соседу и дальнему родственнику, влюблённому в Ахматову. В экземпляре сборника «Из шести книг», принадлежащем З.Б. Томашевской, проставлено посвящение Н.В. Недоброво.

Нет, царевич, я не та³¹,
Кем меня ты видеть хочешь,
И давно мои уста
Не целуют, а пророчат.

Не подумай, что в бреду
И замучена тоскою
Громко кличу я беду:
Ремесло моё такое.

А умею научить,
Чтоб нежданное случилось,
Как навеки приручить
Ту, что мельком полюбилась.

Славы хочешь? — у меня
Попроси тогда совета,
Только это — западня,
Где ни радости, ни света.

Ну, теперь иди домой
Да забудь про нашу встречу,
А за грех твой, милый мой,
Я пред Господом отвечу.

10 июля 1915
Слепнёво

³¹“Нет, царевич, я не та...” — Ахматова всё лето 1915 г. провела в Слепнёве, следовательно, была там и 10 июля, когда и написано это стихотворение.

Не хулил меня, не славил³²,
Как друзья и как враги.
Только душу мне оставил
И сказал: побереги.

И одно меня тревожит:
Если он теперь умрёт,
Ведь ко мне архангел Божий
За душой его придёт.

Как тогда её я спрячу,
Как от Бога утаю?
Та, что так поёт и плачет,
Быть должна в Его раю.

Июль 1915
Слепнёво

³²“Не хулил меня, не славил...” — тоже слепнёвское, было послано Н.С. Гумилёву в одном письме со стихотворением “Ведь где-то есть простая жизнь и свет...”.

Зачем притворяешься ты
То ветром, то камнем, то птицей?
Зачем улыбаешься ты
Мне с неба внезапной зарницей?

Не мучь меня больше, не тронь!
Пусти меня к вещим заботам...
Шатается пьяный огонь
По высохшим серым болотам.

И Муза в дырявом платке
Протяжно поёт и уныло.
В жестокой и юной тоске
Её чудотворная сила.

Июль 1915
Слепнёво

Столько раз я проклинала
Это небо, эту землю,
Этой мельницы замшелой
Тяжко машущие руки!
А во флигеле покойник,
Прям и сед, лежит на лавке,
Как тому назад три года.
Так же мыши книги точат,
Так же влево пламя клонит
Стеариновая свечка.
И поёт, поёт постылый
Бубенец нижегородский
Незатейливую песню
О моём веселье горьком.
А раскрашенные ярко,
Прямо стали георгины
Вдоль серебряной дорожки,
Где улитки и полынь.
Так случилось: заточенье
Стало родиной второю,
А о первой я не смею
И в молитве вспоминать.

Июль 1915
Слепнёво

Я не знаю, ты жив или умер,
На земле тебя можно искать
Или только в вечерней думе
По усопшем светло горевать.

Всё тебе: и молитва дневная,
И бессонницы млеющий жар,
И стихов моих белая стая,
И очей моих синий пожар.

Мне никто сокровенней не был,
Так меня никто не томил,
Даже тот, кто на муку предал,
Даже тот, кто ласкал и забыл.

Июль 1915
Слепнёво

Тот август, как жёлтое пламя³³,
Пробившееся сквозь дым,
Тот август поднялся над нами,
Как огненный серафим.

И в город печали и гнева
Из тихой Корельской земли³⁴
Мы двое — воин и дева —
Студёным утром вошли.

Что сталось с нашей столицей,
Кто солнце на землю низвёл?
Казался летящей птицей
На штандарте чёрный орёл.

На дикий лагерь похожим
Стал город пышных смотров,
Слепило глаза прохожим
Сверканье пик и штыков.

И серые пушки гремели
На Троицком гулком мосту,
А липы ещё зеленели
В таинственном Летнем саду.

И брат мне сказал: “Настали
Для меня великие дни.
Теперь ты наши печали
И радость одна храни”.

Как будто ключи оставил
Хозяйке усадьбы своей,
А ветер восточный славил
Ковыли приволжских степей.

1915 ³⁵

³³Впервые опубликовано 20 декабря 1915 г. в газете «Биржевые ведомости» под заглавием «Воспоминания», датируется по первой публикации, точная дата написания неизвестна. Обращено к Н.С. Гумилёву. Тот август, как жёлтое пламя… — в августе 1914 г. Россия вступила в Первую мировую войну. 2 августа 1914 г. Ахматова и Гумилёв выехали из Слепнёва в Петербург. В начале августа Гумилёв был зачислен вольноопределяющимся в 6-й запасной эскадрон сводного Гвардейского кавалерийского полка, расквартированного в Кречевицких казармах под Новгородом. (См.: Королёва Н.В. Комментарии к: Ахматова А.А. Собрание сочинений в шести томах. М., 1998. Т. 1. С. 816).
³⁴Из тихой Карельской земли...— многие бежецкие деревни и теперь населены карелами.
³⁵1915 — очень вероятно, что стихотворение написано в Слепнёве в годовщину начала войны. Однако главный повод включения его в круг слепневских стихотворений — наличие строки, посвящённой бежецкой округе: “Из тихой Корельской земли...”.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ³⁶

Далеко в лесу огромном,
Возле синих рек,
Жил с детьми в избушке тёмной
Бедный дровосек.

Младший сын был ростом с пальчик, —
Как тебя унять,
Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,
Я дурная мать.

Долетают редко вести
К нашему крыльцу,
Подарили белый крестик
Твоему отцу.

Было горе, будет горе,
Горю нет конца,
Да хранит святой Егорий
Твоего отца.

1915

³⁶Колыбельная (“Далеко в лесу огромном...”) — написана Ахматовой для сына. В двухтомном собрании стихотворений Анны Андреевны, подготовленном к изданию в 1925—1926 гг., но не осуществлённом, имелось посвящение: “Л.Н. Гумилёву”.

 

Первый луч — благословенье Бога —
По лицу любимому скользнул,
И дремавший побледнел немного,
Но ещё покойнее уснул.

Верно, поцелуем показалась
Теплота небесного луча...
Так давно губами я касалась
Милых губ и смуглого плеча...

А теперь, усопших бестелесней,
В неутешном странствии моём,
Я к нему влетаю только песней
И ласкаюсь утренним лучом.

14 мая 1916
Слепнёво

 

Эта встреча никем не воспета,
И без песен печаль улеглась.
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.

Сводом каменным кажется небо,
Уязвлённое жёлтым огнём,
И нужнее насущного хлеба
Мне единое слово о нём.

Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи —
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.

17 мая 1916
Слепнёво

МАЙСКИЙ СНЕГ
Пс. 6, ст. 737
Прозрачная ложится пелена
На свежий дёрн и незаметно тает.
Жестокая, студёная весна
Налившиеся почки убивает.

И ранней смерти так ужасен вид,
Что не могу на Божий мир глядеть я.
Во мне печаль, которой царь Давид³⁷
По-царски одарил тысячелетья.

18 мая 1916
Слепнёво

³⁷Посвящено Борису Васильевичу Анрепу (1883—1967), художнику-живописцу и мозаичисту, а также художественному критику и поэту. Со времён обучения в 3-й харьковской гимназии он был ближайшим другом Н.В. Недоброво, у которого весной 1915 г. и познакомился с Ахматовой., когда приезжал в отпуск с фронта. По свидетельству Анны Андреевны, она посвятила Борису Васильевичу 17 стихотворений в сборнике “Белая стая” и 14 — в “Подорожнике”. Ему же посвящён диптих 1961 г. из “Чёрных песен”. Эпиграф из псалма 6 царя Давида (Псалтирь): «Утомлён я воздыханиями моими: каждую ночь омываю ложе моё, слезами моими я омочаю постель мою».

Бессмертник сух и розов. Облака
На свежем небе вылеплены грубо.
Единственного в этом парке дуба³⁸
Листва ещё бесцветна и тонка.

Лучи зари до полночи горят.
Как хорошо в моём затворе тесном!
О самом нежном, о всегда чудесном
Со мной сегодня птицы говорят.

Я счастлива. Но мне всего милей
Лесная и пологая дорога,
Убогий мост, скривившийся немного,
И то, что ждать осталось мало дней.

20 мая 1916
Слепнёво

³⁸Единственного в этом парке дуба...— дуб сохранился до сих пор, став главным слепнёвским ориентиром.

М. Лозинскому³⁹
Они летят, они ещё в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в предпесенной тревоге,
И холоднее льда уста мои.

Но скоро там, где жидкие берёзы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят, —
Венцом червонным заплетутся розы,
И голоса незримых прозвучат.

А дальше — свет невыносимо щедрый,
Как красное горячее вино…
Уже душистым раскалённым ветром
Сознание моё опалено.

22 мая 1916
Слепнёво

³⁹М. Лозинскому. — Михаил Леонидович Лозинский (1886—1955) — поэт, переводчик, учёный, владелец издательства “Гиперборей”, выпустившего два сборника стихотворений А. Ахматовой: в марте 1914 г. — “Чётки”, а в сентябре 1917-го — “Белая стая”; редактор-издатель журнала “Гиперборей” — “ежемесячника стихов и критики”, печатного органа акмеистов (см.: “Коротко о себе”); секретарь редакции журнала “Аполлон”, регулярно помещавшего ахматовские стихи, в том числе и созданные в Слепнёве. Познакомился с Анной Андреевной в 1911 г. и был её другом до конца жизни. В начале 1960-х гг. в очерке “Михаил Лозинский” Ахматова писала: “Я горда тем, что на мою долю выпала горькая радость принести и мою лепту памяти этого неповторимого, изумительного человека, который сочетал в себе сказочную выносливость, самое изящное остроумие, благородство и верность дружбе”.

ПЕСНЯ О ПЕСНЕ

Она сначала обожжёт,
Как ветерок студёный,
А после в сердце упадёт
Одной слезой солёной.

И злому сердцу станет жаль
Чего-то. Грустно будет.
Но эту лёгкую печаль
Оно не позабудет.

Я только сею. Собирать
Придут другие. Что же!
И жниц ликующую рать
Благослови, о Боже!

А чтоб Тебя благодарить
Я смела совершенней,
Позволь мне миру подарить
То, что любви нетленней.

23 мая 1916
Слепнёво

Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов день.

Нынче другу возвратиться
Из-за моря — крайний срок.
Всё мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок.

На одну из этих башен
Я взойду, встречая свет...
Да в стране болот и пашен
И в помине башен нет.

Только сяду на пороге,
Там ещё густая тень.
Помоги моей тревоге,
Белый, белый Духов день!

30 мая 1916. Духов день
Слепнёво

Б.А.<нрепу>
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно — веселье и оно — страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.

Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращён в моё воспоминанье.

5 июня 1916
Слепнёво

А! это снова ты. Не отроком влюблённым,
Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным
Ты в этот дом вошёл и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Вручённым мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять —
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мёртвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так ангел смерти ждёт у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и чёрные поля...
О как была с тобой мне сладостна земля!

11 июля 1916
Слепнёво

ПАМЯТИ 19 ИЮЛЯ 1914

Мы на сто лет состарились, и это
Тогда случилось в час один:
Короткое уже кончалось лето,
Дымилось тело вспаханных равнин.

Вдруг запестрела тихая дорога,
Плач полетел, серебряно звеня...
Закрыв лицо, я умоляла Бога
До первой битвы умертвить меня.

Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей — опустевшей — приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.

18 июля 1916
Слепнёво

Буду чёрные грядки холить,
Ключевой водой поливать;
Полевые цветы на воле,
Их не надо трогать и рвать.

Пусть их больше, чем звёзд зажжённых
В сентябрьских небесах, —
Для детей, для бродяг, для влюблённых
Вырастают цветы на полях.

А мои — для святой Софии
В тот единственный светлый день,
Когда возгласы литургии
Возлетят под дивную сень.

И, как волны приносят на сушу
То, что сами на смерть обрекли,
Принесу покаянную душу
И цветы из Русской земли.

Лето 1916
Слепнёво

Почернел, искривился бревенчатый мост⁴⁰
И стоят лопухи в человеческий рост,
И крапивы дремучей поют леса,
Что по ним не пройдёт, не блеснёт коса.
Вечерами над озером слышен вздох,
И по стенам расползся корявый мох.

Я встречала там
Двадцать первый год.
Сладок был устам
Чёрный душный мёд.

Сучья рвали мне
Платья белый шёлк,
На кривой сосне
Соловей не молк.

На условный крик
Выйдет из норы,
Словно леший, дик,
А нежней сестры.

На гору бегом,
Через речку вплавь,
Да зато потом
Не скажу: оставь.

Лето 1916

⁴⁰“Почернел, искривился бревенчатый мост...” — двухчастное стихотворение, очень крепко скомпонованное. В первой его части, по-видимому, говорится о слепнёвских реалиях трагического 1917 г., во второй — о времени, когда Анна Андреевна приехала в эти края и воспринимала окружающее радостно, со всей необузданной энергией молодости... Картина, скорее, поэтическая, чем конкретно-биографическая, некоторые её детали таинственны или неточны (в 1911 г. Ахматовой было не 21, а 22 года). Интересно, что последняя строфа стихотворения:
На гору бегом,
Через речку вплавь,
Но зато потом
Не скажу: оставь,—
явственно перекликается со строками из слепнёвского стихотворения “Буду тихо на погосте...”:
Будешь, милый, к маме в гости
В воскресенье прибегать —
Через речку и по горке,
Так, что взрослым не догнать.
Это сопоставление даёт дополнительный аргумент в пользу того, чтобы отнести комментируемое стихотворение к числу слепнёвских.

Приду туда, и отлетит томленье.
Мне ранние приятны холода.
Таинственные, тёмные селенья —
Хранилища бессмертного труда.

Спокойной и уверенной любови
Не превозмочь мне к этой стороне:
Ведь капелька новогородской крови
Во мне — как льдинка в пенистом вине.

И этого никак нельзя поправить,
Не растопил её великий зной,
И что бы я ни начинала славить —
Ты, тихая, сияешь предо мной.

16 ноября 1916
Севастополь⁴¹

⁴¹Уточнение даты и места написания — по списку Н.Л. Дилакторской. Д.В. Куприянов: «Стихотворение “Приду туда, и отлетит томленье...” не подписано Слепнёвом, но “таинственные тёмные селенья — хранилища бессмертного труда...” — это же деревни, в которых выращивают хлеб, и только крестьянский труд называют бессмертным. А в сельской местности Ахматова жила в Слепнёве, и стихи, конечно же, имеют бесспорный адрес».

Ни в лодке, ни в телеге
Нельзя попасть сюда.
Стоит на гиблом снеге
Глубокая вода;

Усадьбу осаждает
Уже со всех сторон...
Ах! Близко изнывает
Такой же Робинзон.

Пойдёт взглянуть на сани,
На лыжи, на коня,
А после на диване
Сидит и ждёт меня

И шпорою короткой
Рвёт коврик пополам.
Теперь улыбки кроткой
Не видеть зеркалам.

Ноябрь 1916
Севастополь <Слепнёво>⁴²

⁴²Хотя новые исследования дают иное место написания и другую дату (ноябрь 1916, Севастополь), стихотворение содержательно отражает сугубо слепнёвские реалии.

Город сгинул, последнего дома⁴³
Как живое взглянуло окно...
Это место совсем незнакомо,
Пахнет гарью, и в поле темно.

Но когда грозовую завесу
Нерешительный месяц рассек,
Мы увидели: на гору, к лесу,
Пробирался хромой человек.

Было страшно, что он обгоняет
Тройку сытых весёлых коней,
Постоит и опять ковыляет
Под тяжёлою ношей своей.

Мы заметить почти не успели,
Как он возле кибитки возник.
Словно звёзды глаза голубели,
Освещая измученный лик.

Я к нему протянула ребёнка,
Поднял руку со следом оков
И промолвил мне благостно-звонко:
“Будет сын твой и жив, и здоров!”

1916
Слепнёво

⁴³Город сгинул, последнего дома...— речь идёт о Бежецке, куда возили к доктору заболевшего чем-то Лёву Гумилёва.

Высокомерьем дух твой помрачён,
И оттого ты не познаешь света.
Ты говоришь, что вера наша — сон
И марево — столица эта.

Ты говоришь — моя страна грешна,
А я скажу — твоя страна безбожна.
Пускай на нас ещё лежит вина —
Всё искупить и всё исправить можно.

Вокруг тебя — и воды, и цветы.
Зачем же к нищей грешнице стучишься?
Я знаю, чем так тяжко болен ты:
Ты смерти ищешь и конца боишься.

1 января 1917
Слепнёво

Там тень моя осталась и тоскует⁴⁴,
Всё в той же синей комнате живёт,
Гостей из города за полночь ждёт
И образок эмалевый целует.
И в доме не совсем благополучно:
Огонь зажгут, а всё-таки темно...
Не оттого ль хозяйке новой скучно,
Не оттого ль хозяин пьёт вино
И слышит, как за тонкою стеною
Пришедший гость беседует со мною?

3 января 1917
Слепнёво

⁴⁴Уточнение даты — по списку Н.Л. Дилакторской. Написанное вскоре после отъезда Н.С. Гумилёва в армию, стихотворение, по-видимому, является воспоминанием об их доме в Царском Селе, где у Анны Андреевны комната была «ярко-синяя (шёлковые обивки, сукно на полу)», столик — «за этим столиком было много стихов написано». Весной 1916 г. дом А.И. Гумилёвой в Царском Селе был продан, и она с внуком Лёвой зимовала в Слепнёве. Ахматова после возвращения из Слепнёва жила в Петербурге у Срезневских — «С Царским Селом у нас всё было кончено весной 16 года» (из записей П.Н. Лукницкого о беседах с А.А. Ахматовой).

А. Л<урье>
Да, я любила их, те сборища ночные⁴⁵, —
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над чёрным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжёлый, зимний жар,
Весёлость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.

5 января 1917
Слепнёво

⁴⁵Уточнение даты — по списку Н.Л. Дилакторской, где Ахматова объединила это стихотворение с двумя другими: «Не оттого ль, уйдя от лёгкости проклятой…» и «Соблазна не было. Соблазн в тиши живёт…» в цикл «Три стихотворения». Стихотворение является воспоминанием о посещении ночных «сборищ» в «Бродячей собаке»; в четвёртом издании «Белой стаи» (Берлин, 1923) появилось посвящение А.Л. — Артуру Сергеевичу Лурье (настоящее имя и отчество Наум Израилевич, 1891—1966), композитору-модернисту, с которым она познакомилась, видимо, в конце 1916 г., до отъезда в Слепнёво 24 декабря. Ирина Александровна Грэм, друг Лурье, рассказывала с его слов об их первом знакомстве: «Эта ночь определила всю дальнейшую жизнь А.С. Он был женат на молоденькой пианистке, Ядвиге Цыбульской; по его словам, Анна Андреевна разорила его гнездо, как коршун, и всё разрушила в его молодой семейной жизни».

Не оттого ль, уйдя от лёгкости проклятой,
Смотрю взволнованно на тёмные палаты?
Уже привыкшая к высоким, чистым звонам,
Уже судимая не по земным законам,
Я, как преступница, ещё влекусь туда,
На место казни долгой и стыда.
И вижу дивный град, и слышу голос милый,
Как будто нет ещё таинственной могилы,
Где день и ночь, склоняясь, в жары и холода,
Должна я ожидать Последнего Суда.

12 января 1917
Слепнёво

Соблазна не было. Соблазн в тиши живёт
Он постника томит, святителя гнетёт

И в полночь майскую над молодой черницей
Кричит истомно раненой орлицей.

А сим распутникам, сим грешницам любезным
Неведомо объятье рук железных.

Январь 1917

Теперь прощай, столица,
Прощай, весна моя,
Уже по мне томится
Корельская земля.

Поля и огороды
Спокойно зелены,
Ещё глубоки воды
И небеса бледны.

Болотная русалка,
Хозяйка этих мест,
Глядит, вздыхая жалко,
На колокольный крест.

А иволга, подруга
Моих безгрешных дней,
Вчера вернувшись с юга,
Кричит среди ветвей,

Что стыдно оставаться
До мая в городах,
В театре задыхаться,
Скучать на островах.

Но иволга не знает,
Русалке не понять,
Как сладко мне бывает
Его поцеловать!

И все-таки сегодня
На тихом склоне дня
Уйду. Страна Господня,
Прими к себе меня!

Весна 1917

Я слышу иволги всегда печальный голос
И лета пышного приветствую ущерб,
А к колосу прижатый тесно колос
С змеиным свистом срезывает серп.

И стройных жниц короткие подолы,
Как флаги в праздник, по ветру летят.
Теперь бы звон бубенчиков весёлых,
Сквозь пыльные ресницы долгий взгляд.

Не ласки жду я, не любовной лести
В предчувствии неотвратимой тьмы,
Но приходи взглянуть на рай, где вместе
Блаженны и невинны были мы.

17 или 27 июля 1917
Слепнёво

О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнём,
Так объясни, какая сила
В печальном имени твоём.

Передо мною на колени
Ты стал, как будто ждал венца,
И смертные коснулись тени
Спокойно-юного лица.

И ты ушёл. Не за победой,
За смертью. Ночи глубоки!
О ангел мой, не знай, не ведай
Моей теперешней тоски.

Но если белым солнцем рая
В лесу осветится тропа,
Но если птица полевая
Взлетит с колючего снопа,

Я знаю: это ты, убитый,
Мне хочешь рассказать о том,
И снова вижу холм изрытый
Над окровавленным Днестром.

Забуду дни любви и славы,
Забуду молодость мою.
Душа темна, пути лукавы —
Но образ твой, твой подвиг правый
До часа смерти сохраню.

19 июля 1917
Слепнёво

СКАЗКА О ЧЁРНОМ КОЛЬЦЕ

1
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
И зачем я крещена,
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела,
И вздохнула: «Ах, года!
Вот и внучка молода».
И, простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень чёрный.
Так сказала: «Он по ней,
С ним ей будет веселей».
[И с пятнадцатого года
Началась моя свобода.
Чёрный перстень тем служил,
Если кто мне станет мил,
Камень в перстне поцелую
И победу торжествую.
Так прошло двенадцать лет,
Сладких и тяжёлых.
Изменился синий цвет
Глаз моих весёлых.
С каждым днём бледней лицо,
Хрупче воска — тело.
Не служило мне кольцо
Так, как я хотела.]

Ночь с 20 на 21 июля 1917
Слепнёво

2
Я друзьям моим сказала:
«Горя много, счастья мало, —
И ушла, закрыв лицо,
Потеряла я кольцо».
И друзья мои сказали:
«Мы кольцо везде искали,
Возле моря на песке
И меж сосен на лужке».
И, догнав меня в аллее,
Тот, кто был других смелее,
Уговаривал меня
Подождать до склона дня.
Я совету удивилась
И на друга рассердилась,
Что глаза его нежны:
«И на что вы мне нужны?
Только можете смеяться,
Дуг пред другом похваляться
Да цветы сюда носить».
Всем велела уходить.

Ночь с 20 на 21 июля 1917
Слепнёво

3
И, придя в свою светлицу,
Застонала хищной птицей,
Повалилась на кровать
Сотый раз припоминать:
Как за ужином сидела,
В очи тёмные глядела,
Как не ела, не пила
У дубового стола,
Как под скатертью узорной
Протянула перстень чёрный,
Как взглянул в моё лицо,
Встал и вышел на крыльцо.
………………………………
Не придут ко мне с находкой!
Далеко над быстрой лодкой
Заалели небеса,
Забелели паруса.

Февраль 1936
Москва

Сразу стало тихо в доме,
Облетел последний мак,
Замерла я в долгой дрёме
И встречаю ранний мрак.

Плотно заперты ворота⁴⁶,
Вечер чёрен, ветер тих.
Где веселье, где забота,
Где ты, ласковый жених?

Не нашёлся тайный перстень,
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.

20—21 июля 1917
Слепнёво

⁴⁶Плотно заперты ворота... — можно предположить, что ворота находились с восточного края усадебного участка, оформляя въезд со стороны деревни. Однако акинихская дорога, ведшая на железнодорожную станцию Подобино, проходила южнее, пересекаясь с дорогой в Градницы, следовательно, ворота могли стоять и на южной стороне усадьбы.

А ты теперь тяжёлый и унылый,
Отрекшийся от славы и мечты,
Но для меня непоправимо милый,
И чем темней, тем трогательней ты.

Ты пьёшь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву не знаешь, что во сне,
Но зелены мучительные очи —
Покоя, видно, не нашёл в вине.

И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
Всё чаще ветер западный приносит
Твои упрёки и твои мольбы.

Но разве я к тебе вернуться смею?
Под бледным небом родины моей
Я только петь и вспоминать умею,
А ты меня и вспоминать не смей.

Так дни идут, печали умножая.
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты не мог её убить.

22 июля 1917
Слепнёво

Ты — отступник: за остров зелёный
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.
Для чего ты, лихой ярославец,
Коль ещё не лишился ума,
Загляделся на рыжих красавиц
И на пышные эти дома?
Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.
Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Знаешь сам, ты и в море не тонешь,
И в смертельном бою невредим.
Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя поминать.

Лето 1917
Слепнёво

Просыпаться на рассвете
Оттого, что радость душит,
И глядеть в окно каюты
На зелёную волну,
Иль на палубе в ненастье,
В мех закутавшись пушистый,
Слушать, как стучит машина,
И не думать ни о чём,
Но, предчувствуя свиданье
С тем, кто стал моей звездою,
От солёных брызг и ветра
С каждым часом молодеть.

Июль 1917
Слепнёво

Это просто, это ясно,
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребёнка,
Бросив город мой любимый
И родную сторону,
Чёрной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О как весело мне думать,
Что тебя увижу я!

Лето 1917
Слепнёво

Течёт река неспешно по долине⁴⁷,
Многооконный на пригорке дом.
А мы живём, как при Екатерине:
Молебны служим, урожая ждём.

Перенеся двухдневную разлуку,
К нам едет гость вдоль нивы золотой,
Целует бабушке в гостиной руку
И губы мне на лестнице крутой.

Лето 1917
Слепнёво

⁴⁷7“Течёт река неспешно по долине...” — есть в этом стихотворении элемент стилизации — дань любви к “изящной словесности” XIX и даже XVIII в. Гумилёвский дачный дом с мезонином превращается в “многооконный на пригорке дом”, о почти пересыхающей летом речушке говорится: “Течёт река неспешно по долине”, а сосед предстаёт тургеневским героем. В стихотворении он только назван “гость”, а кажется, что прочёл о нём целое сочинение или включённое в длиннейший роман письмо уездной барышни к столичной её подруге... Впрочем, эти качества — ёмкость и многозначность (чаще, конечно же, без всякой стилизации) — присущи большинству произведений Анны Ахматовой. Корней Иванович Чуковский писал: “Кроме дара музыкально-лирического у Ахматовой редкостный дар беллетриста. Её стихи не только песни, но и повести. Возьмите рассказ Мопассана, сожмите его до предельной сгущённости — и вы получите стихотворение Ахматовой” (Ахматова и Маяковский // Вопросы литературы. 1988. № 1. С. 17—18).

И целый день, своих пугаясь стонов⁴⁸,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знамёнах
Зловещие смеются черепа.
Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.

Лето 1917
Слепнёво

⁴⁸По-видимому, отражает впечатления от крестьянских волнений в Бежецком уезде в июле 1917 г. Дата — по списку Н.Л. Дилакторской.

И мнится — голос человека
Здесь никогда не прозвучит,
Лишь ветер каменного века
В ворота чёрные стучит.
И мнится мне, что уцелела
Под этим небом я одна —
За то, что первая хотела
Испить смертельного вина.

Лето 1917
Слепнёво

Пленник чужой! Мне чужого не надо⁴⁹,
Я и своих-то устала считать.
Так отчего же такая отрада
Эти вишнёвые видеть уста?

Пусть он меня и хулит, и бесславит,
Слышу в словах его сдавленный стон.
Нет, он меня никогда не заставит
Думать, что страстно в другую влюблён.

И никогда не поверю, что можно
После небесной и тайной любви
Снова смеяться, и плакать тревожно,
И проклинать поцелуи мои.

1917

⁴⁹Пленник чужой! Мне чужого не надо... — эта строчка перекликается со словами из предыдущего стихотворения “Ты — отступник: за остров зелёный...”. Адресат обоих стихотворений тот же, а время и повод написания, по-видимому, близки. Это позволяет отнести стихотворение “Пленник чужой! Мне чужого не надо...” к созданным летом 1917 г. в Слепнёве.

В промежутки между грозами
Мрачной яркостью богатые,
Над притихшими берёзами
Облака стоят крылатые.

Чуть гроза на запад спрячется
И настанет тишь чудесная,
А с востока снова катится
Колесница поднебесная.

1910-е годы
Слепнёво
Записала на Илью (2.08) в Комарове 1961

Как вышедший из западных ворот
Родного города и землю обошедший,
К восточным воротам смущённо подойдёт
И думает: “Где дух, меня так мудро ведший?” —
Так я...

1910-е годы
Слепнёво

РАХИЛЬ⁵⁰

И служил Иаков за Рахиль семь лет,
и они показались ему за несколько дней,
потому что он любил её.
Книга Бытия

И встретил Иаков в долине Рахиль,
Он ей поклонился, как странник бездомный.
Стада подымали горячую пыль,
Источник был камнем завален огромным.
Он камень своею рукой отвалил
И чистой водою овец напоил.

Но стало в груди его сердце грустить,
Болеть, как открытая рана,
И он согласился за деву служить
Семь лет пастухом у Лавана.
Рахиль! Для того, кто во власти твоей,
Семь лет — словно семь ослепительных дней.

Но много премудр сребролюбец Лаван,
И жалость ему незнакома.
Он думает: каждый простится обман
Во славу Лаванова дома.
И Лию незрячую твёрдой рукой
Приводит к Иакову в брачный покой.

Течёт над пустыней высокая ночь,
Роняет прохладные росы,
И стонет Лаванова младшая дочь,
Терзая пушитсые косы.
Сестру проклинает, и Бога хулит,
И Ангелу Смерти явиться велит.

И снится Иакову сладостный час:
Прозрачный источник долины,
Весёлые взоры Рахилиных глаз
И голос её голубиный:
Иаков, не ты ли меня целовал
И чёрной голубкой своей называл?

25 декабря ст. ст. 1921

⁵⁰“Рахиль” — написано по пути из Петрограда в Бежецк накануне Рождества 1921 года. Об адресате существует мнение Г.А. Гуковского, записанное Л.Я. Гинзбург в 1927 г.: «Эти фабульные, библейские стихи гораздо интимнее сероглазого короля и проч. Они относятся к Артуру Лурье». Объяснение А. Ахматовой К. Чуковскому: «Это я написала в вагоне, когда ехала к Лёвушке. Начала ещё в Питере. Открыла Библию (загадала), и мне выпал этот эпизод. Я о нём и загадала…».

БЕЖЕЦК⁵¹

Там белые церкви и звонкий, светящийся лёд,
Там милого сына цветут васильковые очи.
Над городом древним алмазные русские ночи
И серп поднебесный желтее, чем липовый мёд.

Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,
И люди, как ангелы, Божьему празднику рады,
Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,
И книга благая лежит на дубовом столе.

Там строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким поклоном;
Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь...
И город был полон весёлым рождественским звоном.

26 декабря 1921
⁵¹“Бежецк” — в этом стихотворении отразились ощущения Анны Андреевны, вызванные первым после гибели Н.С. Гумилёва посещением Бежецка, где жил сын Ахматовой и Гумилёва Лев со своей бабушкой А.И. Гумилёвой. В Сочинениях А. Ахматовой строфа, следовавшая за первым четверостишием, напечатана в примечаниях. Полностью стихотворение опубликовано во втором, дополненном издании сборника “Anno Domini” и в № 1 журнала “Завтра” за 1923 г. (Берлин: Изд-во “Петрополис-Алконост”).

Пива светлого наварено⁵²,
На столе дымится гусь...
Поминать царя да барина
Станет праздничная Русь —

Крепким словом, прибауткою
За беседою хмельной,
Тот — забористою шуткою,
Этот — пьяною слезой.

И несутся речи шумные
От гульбы да от вина.
Порешили люди умные:
“Наше дело — сторона”.

Декабрь 1921. Рождество
Бежецк

⁵²“Пива светлого наварено...” — рукопись стихотворения находится в РГАЛИ. Отражает впечатления от пребывания в Бежецке в декабре 1921 г. в дни Рождества.

Земной отрадой сердце не томи⁵³,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребёнка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом,
И не проси у Бога ничего.

Декабрь 1921

⁵³“Земной отрадой сердце не томи…” Впервые опубликовано в 1922 г. с посвящением Александре Степановне Сверчковой (1869—1952) — сводной сестре Н.С. Гумилёва.

КЛЕВЕТА⁵⁴

И всюду клевета сопутствовала мне.
Её ползучий шаг я слышала во сне
И в мёртвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
И отблески её горят во всех глазах,
То как предательство, то как невинный страх.
Я не боюсь её. На каждый вызов новый
Есть у меня ответ достойный и суровый.
Но неизбежный день уже предвижу я, —
На утренней заре придут ко мне друзья,
И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,
И образок на грудь остывшую положат.
Никем не знаема она тогда войдёт,
В моей крови её неутолённый рот
Считать не устаёт небывшие обиды,
Вплетая голос мой в моленья панихиды,
И станет ясен всем её постыдный бред,
Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,
Чтоб в страшной пустоте моё осталось тело,
Чтобы в последний раз душа моя горела
Земным бессилием, летя в рассветной мгле,
И дикой жалостью к оставленной земле.

14 января н.ст. 1922
Бежецк — Петербург. Вагон

⁵⁴“Клевета” — дата по списку Н.Л. Дилакторской. Рождество и новый 1922 г. Ахматова провела в Бежецке с сыном Львом, который жил у бабушки А.И. Гумилёвой. [Н.К. 1. С. 877].

У САМОГО МОРЯ⁵⁵
Поэма

I

Бухты изрезали низкий берег,
Все паруса убежали в море,
А я сушила солёную косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зелёная рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и весёлой
И вовсе не знала, что это — счастье.
В песок зарывала жёлтое платье,
Чтоб ветер не сдул, не унёс бродяга,
И уплывала далёко в море,
На тёмных, тёплых волнах лежала.
Когда возвращалась, маяк с востока
Уже сиял переменным светом,
И мне монах у ворот Херсонеса
Говорил: «Что ты бродишь ночью?»

Знали соседи — я чую воду,
И если рыли новый колодец,
Звали меня, чтоб нашла я место
И люди напрасно не трудились.
Я собирала французские пули,
Как собирают грибы и чернику,
И приносила домой в подоле
Осколки ржавые бомб тяжёлых.
И говорила сестре сердито:
«Когда я стану царицей,
Выстрою шесть броненосцев
И шесть канонерских лодок,
Чтобы бухты мои охраняли
До самого Фиолента».
А вечером перед кроватью
Молилась тёмной иконке,
Чтоб град не побил черешен,
Чтоб крупная рыба ловилась
И чтобы хитрый бродяга
Не заметил жёлтого платья.

Я с рыбаками дружбу водила.
Под опрокинутой лодкой часто
Во время ливня с ними сидела,
Про море слушала, запоминала,
Каждому слову тайно веря.
И очень ко мне рыбаки привыкли.
Если меня на пристани нету,
Старший за мною слал девчонку,
И та кричала: «Наши вернулись!
Нынче мы камбалу жарить будем».

Сероглаз был высокий мальчик,
На полгода меня моложе.
Он принёс мне белые розы,
Мускатные белые розы,
И спросил меня кротко: «Можно
С тобой посидеть на камнях? »
Я смеялась: «На что мне розы?
Только колются больно!» — «Что же, —
Он ответил, — тогда мне делать,
Если так я в тебя влюбился».
И мне стало обидно: «Глупый! —
Я спросила: — Что ты — царевич?»
Это был сероглазый мальчик,
На полгода меня моложе.
«Я хочу на тебе жениться, —
Он сказал, — скоро стану взрослым
И поеду с тобой на север...»
Заплакал высокий мальчик,
Оттого что я не хотела
Ни роз, ни ехать на север.
Плохо я его утешала:
«Подумай, я буду царицей,
На что мне такого мужа? »
«Ну, тогда я стану монахом, —
Он сказал, — у вас в Херсонесе».
«Нет, не надо лучше: монахи
Только делают, что умирают.
Как придёшь — одного хоронят,
А другие, знаешь, не плачут».
Ушёл не простившись мальчик,
Унёс мускатные розы,
И я его отпустила,
Не сказала: «Побудь со мною».
А тайная боль разлуки
Застонала белою чайкой
Над серой полынной степью,
Над пустынной, мёртвой Корсунью.

II

Бухты изрезали низкий берег,
Дымное солнце упало в море.
Вышла цыганка из пещеры,
Пальцем меня к себе поманила:
«Что ты, красавица, ходишь боса?
Скоро весёлой, богатой станешь.
Знатного гостя жди до Пасхи,
Знатному гостю кланяться будешь;
Ни красотой твоей, ни любовью, —
Песней одною гостя приманишь».
Я отдала цыганке цепочку
И золотой крестильный крестик.
Думала радостно: «Вот он, милый,
Первую весть о себе мне подал».
Но от тревоги я разлюбила
Все мои бухты и пещеры;
Я в камыше гадюк не пугала,
Крабов на ужин не приносила,
А уходила по южной балке
За виноградники в каменоломню, —
Туда не короткой была дорога.
И часто случалось, что хозяйка
Хутора нового мне кивала,
Кликала издали: «Что не заходишь?
Все говорят — ты приносишь счастье».
Я отвечала: «Приносят счастье
Только подковы да новый месяц,
Если он справа в глаза посмотрит».
В комнаты я входить не любила.
Дули с востока сухие ветры,
Падали с неба крупные звезды,
В нижней церкви служили молебны
О моряках, уходящих в море,
И заплывали в бухту медузы,
Словно звезды, упавшие за ночь,
Глубоко под водой голубели.
Как журавли курлыкают в небе,
Как беспокойно трещат цикады,
Как о печали поёт солдатка,
Всё я запомнила чутким слухом,
Да только песни такой не знала,
Чтобы царевич со мной остался.
Девушка стала мне часто сниться —
В узких браслетах, в коротком платье,
С дудочкой белой в руках прохладных.
Сядет спокойная, долго смотрит,
И о печали моей не спросит,
И о печали своей не скажет,
Только плечо моё нежно гладит.
Как же царевич меня узнает,
Разве он помнит мои приметы?
Кто ему дом наш старый укажет?
Дом наш совсем вдали от дороги.

Осень сменилась зимой дождливой,
В комнате белой от окон дуло;
И плющ мотался по стенке сада.
Приходили на двор чужие собаки,
Под окошком моим до рассвета выли.
Трудное время для сердца было.
Так я шептала, на двери глядя:
«Боже, мы мудро царствовать будем,
Строить над морем большие церкви
И маяки высокие строить.
Будем беречь мы воду и землю,
Мы никого обижать не станем».

III

Вдруг подобрело тёмное море,
Ласточки в гнёзда свои вернулись,
И сделалась красной земля от маков,
И весело стало опять на взморье.
За ночь одну наступило лето, —
Так мы весны и не видали.
И я совсем перестала бояться,
Что новая доля минет.
А вечером в Вербную Субботу,
Из церкви придя, я сестре сказала:
«На тебе свечку мою и чётки,
Библию нашу дома оставлю.
Через неделю настанет Пасха,
И мне давно пора собираться, —
Верно, царевич уже в дороге,
Морем за мной он сюда приедет».
Молча сестра на слова дивилась,
Только вздохнула, — помнила, верно,
Речи цыганкины у пещеры.
«Он привезёт тебе ожерелье
И с голубыми камнями кольца?»
«Нет, — я сказала, — мы не знаем,
Какой он подарок мне готовит».
Были мы с сестрой однолетки,
И так друг на друга похожи,
Что маленьких нас различала
Только по родинкам наша мама.
С детства сестра ходить не умела,
Как восковая кукла лежала;
Ни на кого она не сердилась
И вышивала плащаницу.
Бредила даже во сне работой;
Слышала я, как она шептала:
«Плащ Богородицы будет синим...
Боже, апостолу Иоанну
Жемчужин для слёз достать мне негде...»
Дворик зарос лебедой и мятой,
Ослик щипал траву у калитки,
И на соломенном длинном кресле
Лена лежала, раскинув руки,
Всё о работе своей скучала, —
В праздник такой грешно трудиться.
И приносил к нам солёный ветер
Из Херсонеса звон пасхальный.
Каждый удар отдавался в сердце,
С кровью по жилам растекался.
«Леночка, — я сестре сказала, —
Я ухожу сейчас на берег.
Если царевич за мной приедет,
Ты объясни ему дорогу.
Пусть он меня в степи нагонит:
Хочется на море мне сегодня».
— «Где же ты песенку услыхала,
Ту, что царевича приманит? —
Глаза приоткрыв, сестра спросила. —
В городе ты совсем не бываешь,
А здесь поют не такие песни».
К самому уху её склонившись,
Я прошептала: «Знаешь, Лена,
Ведь я сама придумала песню,
Лучше которой нет на свете».
И не поверила мне, и долго,
Долго с упрёком она молчала.

IV

Солнце лежало на дне колодца,
Грелись на камнях сколопендры,
И убегало перекати-поле,
Словно паяц горбатый кривляясь,
А высоко взлетевшее небо,
Как Богородицын плащ, синело, —
Прежде оно таким не бывало.
Лёгкие яхты с полдня гонялись,
Белых бездельниц столпилось много
У Константиновской батареи, —
Видно, им ветер нынче удобный.
Тихо пошла я вдоль бухты к мысу,
К чёрным, разломанным, острым скалам,
Пеной покрытым в часы прибоя,
И повторяла новую песню.
Знала я: с кем бы царевич ни был,
Слышит он голос мой, смутившись, —
И оттого мне каждое слово,
Как Божий подарок, было мило.
Первая яхта не шла — летела,
И догоняла её вторая,
А остальные едва виднелись.
Как я легла у воды — не помню,
Как задремала тогда — не знаю,
Только очнулась и вижу: парус
Близко полощется. Передо мною,
По пояс стоя в воде прозрачной,
Шарит руками старик огромный
В щелях глубоких скал прибрежных,
Голосом хриплым зовёт на помощь.
Громко я стала читать молитву,
Как меня маленькую учили,
Чтобы мне страшное не приснилось,
Чтоб в нашем доме бед не бывало.
Только я молвила: «Ты Хранитель!» —
Вижу — в руках старика белеет
Что-то, и сердце моё застыло...
Вынес моряк того, кто правил
Самой весёлой, крылатой яхтой,
И положил на тёмные камни.

Долго я верить себе не смела,
Пальцы кусала, чтобы очнуться:
Смуглый и ласковый мой царевич
Тихо лежал и глядел на небо.
Эти глаза зеленее моря
И кипарисов наших темнее, —
Видела я, как они погасли...
Лучше бы мне родиться слепою.
Он застонал и невнятно крикнул:
«Ласточка, ласточка, как мне больно!»
Верно, я птицей ему показалась.
В сумерки я домой вернулась.
В комнате тёмной было тихо,
И над лампадкой стоял высокий,
Узкий малиновый огонёчек.
«Не приходил за тобой царевич, —
Лена сказала, шаги услышав, —
Я прождала его до вечерни
И посылала детей на пристань».
«Он никогда не придет за мною,
Он никогда не вернётся, Лена.
Умер сегодня мой царевич».
Долго и часто сестра крестилась;
Вся повернувшись к стене, молчала.
Я догадалась, что Лена плачет.

Слышала я — над царевичем пели:
«Христос воскресе из мертвых», —
И несказанным светом сияла
Круглая церковь.

1914
Слепнёво — Петербург

⁵⁵Первая поэма А.А. Ахматовой была написана в основном в Слепнёве летом 1914 года, а закончена уже в Петербурге осенью того же года. Впервые опубликована в журнале «Аполлон» (1915. № 3. С. 25). Вошла в качестве завершающего, пятого, раздела в сборник «Белая стая» (1917).

Примечания цитируются по книге Ахматова на Бежецкой земле. Стихи. Страницы биографии. Тверь: Седьмая буква, 2009. — 160 с.: ил.